Атеист Мэтью Пэррис о силе Евангелия

Я атеист, но я действительно уверен, что Африке нужен Бог.
Мэтью Пэррис

Matthew Parris

Перед Рождеством, спустя 45 лет, я вернулся в страну, которую в детстве знал как Ньясаленд. Сегодня это Малави, и благодаря " Рождественскому призыву газеты Таймс" Британия проводит там небольшую благотворительную акцию. Инициатива "Памп Эйд" в качестве помощи сельским общинам устанавливает там простой насос, который позволит содержать деревенские колодцы в чистоте и герметично их закрывать. Я ездил туда посмотреть, и эта работа вдохновила меня и возродила мою ослабевающую веру в развитие благотворительности. Поездка в Малави подкрепила также и ещё одно моё убеждение, о котором я стараюсь запретить себе думать всю свою жизнь, и наблюдение, которое я не в состоянии забыть со времени моего африканского детства. Они разрушают мои идеологические убеждения, упорно отказываются приспособиться к моему взгляду на мир, а моя убеждённость в том, что Бога нет, смутила меня.

Я убёжденный атеист, но я осознал, какой огромный вклад вносят в Африку христиане-евангелисты и насколько их деятельность отличается от деятельности светских неправительственных организаций, от правительственных проектов и от международных усилий по оказанию материальной помощи. Но только они одни не помогут. Только образование и обучение не помогут. В Африке христианство изменяет сердца людей. Оно приводит к духовной трансформации. Это реальное возрождение, это изменение к лучшему.

Я когда-то бежал от этой правды, но одобрял, что можете сделать и вы, практическую работу миссионерских церквей в Африке. Несомненно, жаль, что спасение - это часть их программы, но и белые, и чёрные христиане, работающие в Африке, на самом деле лечат больных, учат людей читать и писать; и только самый жёсткий сторонник светской жизни, увидев школу или больницу миссии, скажет, что мир был бы лучше без них. Я бы признал, что, если вера - это мотив, побуждающий миссионеров помогать, то это замечательно, но именно помощь имеет значение, а не вера. Однако это не соответствует фактам. Вера не только поддерживает миссионера, но и передаётся его пастве. Именно этот результат значит так много, и именно этого я не могу не видеть.

Сначала в качестве примера моё наблюдение. У нас были друзья-миссионеры, и ребёнком я часто жил с ними. Мы с моим маленьким братом также часто оставались одни в типичной африканской деревне. В городе у нас были истинно верующие новообращённые работники-африканцы. Христиане всегда отличались от других. Оказалось, что вера не только не закрепостила и не ограничила новообращённых, но, наоборот, сделала их более свободными и раскованными. В них были живость, любознательность и интерес к миру, открытость в деловых отношениях с другими - то, чего, казалось, не достаёт традиционной африканской жизни. Они чувствовали себя уверенно.

В 24 года я совершил поездку по континенту, и она ещё больше усилила это моё впечатление. Из Алжира в Нигер, Нигерию, Камерун и Центральную Африканскую Республику, затем прямо через Конго в Руанду, Танзанию и Кению четыре моих друга-студента и я прибыли на "лендровере" в Найроби.

Мы спали под звёздами, и поэтому, когда мы добирались до более густо населённых районов Сахары, нам было важно найти безопасное место для ночлега. Часто оно было около миссии.

Когда бы мы ни попадали на территорию, где работали миссионеры, нам приходилось признать, что в лицах людей, мимо которых мы проезжали и с которыми мы общались, что-то меняется: их взгляд, то, как они обращаются к вам, не отводя и не опуская глаз. Они не стали относиться более почтительно к иностранцам, в некоторой степени даже менее, но более открыто.

В этот раз в Малави было то же самое. Я не встречал никаких миссионеров. В фойе дорогих отелей не встретишь миссионеров, обсуждающих стратегические документы, как это бывает с большими неправительственными организациями. Но я заметил, что некоторые из самых ярких африканских представителей - членов инициативы "Памп Эйд" (главным образом из Зимбабве) были христианами. Это было их частным делом. "Частным" потому, что благотворительность - это всецело светское дело, и я никогда не слышал, чтобы кто-то из них говорил о религии, работая в деревнях. Но в наших беседах я улавливал их причастность к христианству. Я видел, как кто-то изучал религиозный учебник в машине, кто-то в воскресенье уходил на двухчасовую службу. Я бы поверил, что их честность, прилежание и оптимизм в работе не имеют отношения к их личному вероисповеданию. Их работа была светской, но на неё, безусловно, влияло то, какие они. А на то, какие они, в свою очередь, оказало влияние догматическое учение Христианства о месте человека во Вселенной.

Среди западных социологов долго существовала манера огораживать забором систему ценностей племён, ставить её вне критики, которая присуща нашей собственной культуре, но "их" и, следовательно, то, что лучше для "них", совпадают во многих отношениях с нашими ценностями.

Я не разделяю этого мнения. Я вижу, что вера племени не более миролюбива, чем наша, и что она подавляет индивидуальность. Люди думают сообща в рамках общины, большой семьи или племени. Этот традиционно деревенский образ мысли: преувеличенное уважение к вождю и неспособность понять саму идею лояльной противоположности - поддерживается "большим человеком" и гангстерской политикой африканского города.

Беспокойство (боязнь злых духов, предков, природы и дикой жизни, иерархии внутри племени, а порой повседневных вещей) глубоко проникает во всю структуру мышления деревенской Африки, тяжёлое бремя перемалывает индивидуальность и ограничивает любознательность. Люди не проявят инициативы, не возьмут дело в свои собственные руки и не взвалят его на собственные плечи. Как мне, человеку, имеющему отношение и к тому, и другому лагерю, объяснить это? Когда философ меняет свой взгляд на мир, он понимает в самый момент перехода, что у него нет слов, чтобы описать старому миру новый. И позвольте мне попытаться привести пример: ответ, данный сэром Эдмундом Хиллари на вопрос "Зачем взбираться на гору?". "Потому, что она там",- сказал он.

Для деревенского африканского мышления это объяснение того, почему кто-то не полезет на гору. Она…ну, там. Просто там. Зачем вмешиваться? С этим ничего не поделаешь. Дальнейшее объяснение Хиллари, что никто ещё не взбирался на неё, стало бы ещё одной причиной бездействия.

Христианство, позднее реформаторство и позднее лютеранство, с его учением о прямой личной двусторонней связи между отдельным человеком и Богом, без посредничества коллектива и независимое ни от какого другого человеческого существа, вдребезги разбивает философские / духовные ограничения, которые я только что описал. Оно предлагает то, что может поддержать желающих сбросить оковы группового мышления племени. Вот почему и вот как оно делает человека свободным. Тот, кто хочет, чтобы Африка достойно выдерживала глобальную конкуренцию 21-го века, не должен обманывать себя, думая, что изменения произойдут благодаря материальным средствам или даже "ноу-хау", сопровождающим то, что мы называем развитием. Сначала нужно вытеснить всю систему верования.

Я боюсь, что её нужно заменить другой. Убирая христиан-евангелистов из Африки, мы можем оставить континент на милость пагубного сплава из Найк, знахаря, мобильного телефона и мачете.

The Times
December 27, 2008

вернуться на первую страницу